Перо динозавра - Страница 74

Сначала она попробовала отделаться адаптированной версией, и Йоханнес на первый раз удовлетворился этим. Но в следующую их встречу он сказал:

— Анна, ты можешь мне доверять.

У Анны ушло два часа на то, чтобы рассказать ему о Томасе. Она почти сразу же забеременела, и нельзя сказать, чтобы Томас был от этого в восторге. Анна пришла в ярость. Она не хотела делать аборт. В конце концов, его никто не заставлял трахаться без презерватива. Целых три месяца! Когда Томас наконец смирился, Анна попыталась обмануть себя, решив, что придала слишком большое значение его первой реакции. Для мужчины ребенок — это абстрактная величина, нет ничего странного в том, что он не сразу может определиться со своим отношением к беременности. Зато теперь они счастливы.

Вскоре после появления Лили земля начала уплывать у Анны из-под ног. Лили просыпалась по четыре-пять раз каждую ночь, и когда Томас возвращался с работы, Анна не могла дышать, как будто ее грудь сдавили тесным обручем. Она кричала и плакала. Колотила его крепко сжатыми кулаками в грудную клетку. Будила по ночам, потому что не хотела быть одна. Томас начал отдаляться. Засиживался на работе допоздна, рано ложился, не слушал, что она ему говорит. И все-таки она не замечала, что дело идет к разрыву.

О самом стыдном моменте своей жизни она рассказывала Йоханнесу тихо, опустив голову.

Лили было одиннадцать месяцев, она еще не умела ходить, но уже говорила «папа», «мама» и «привет», и однажды в субботу, когда Анна с Лили вернулись с занятий в бассейне, в квартире не оказалось вещей Томаса. Анна отсутствовала всего четыре часа. За это время из гостиной исчезли техника и два плаката в рамах, из кухни — эспрессоварка, а комната Томаса полностью опустела. На полу стояла коробка с инструкцией к посудомоечной машине и гарантийными бумагами к блендеру. Позже он позвонил и сказал: «Между нами все». Как будто она идиотка и сама не поняла.

Шок наступил ночью и длился три месяца. Она не могла спать, дрожала всем телом, потела, у нее сильно билось сердце. Лили плакала без остановки и все рвалась в комнату Томаса. Анна пыталась ее кормить, целовала вспотевший лобик, заверяла ее, что все будет хорошо, но малышка только плакала еще громче. Видеть горе одиннадцатимесячного ребенка было ужаснее всего, что Анна испытала в жизни, и она не представляла, как может ее защитить. Щеколда на двери в комнату Томаса сломалась, и дверь постоянно открывалась. Лили заползала туда и без устали ползала взад-вперед по паркету. В конце концов Анна забила дверь в ту комнату.

— Ешь, солнышко, — шептала она, прижимая ее к груди, но Лили начинала реветь, едва завидев грудь, которую раньше боготворила. В конце концов Анна сцедила на пальцы каплю молока и попробовала его на вкус. Молоко оказалось горьким. Проведя в аду четыре дня, она позвонила Йенсу, тот, в свою очередь, позвонил Сесилье, и уже через час та переехала к Анне.

Сесилье хотела открыть дверь в комнату Томаса, но Анна так протестующе кричала и выла, что матери пришлось сдаться. Дверь осталась закрытой.

— Как вам, наверное, было тяжело тогда, — сказал Йоханнес, когда она закончила рассказывать.

— Нам с Сесилье или нам с Лили? — уточнила Анна.

Йоханнес мягко посмотрел на нее.

— Да нет же, вам с Томасом, — ответил он.

— Только не надо его защищать! — горячо сказала Анна. — Мы не сможем быть друзьями, если ты будешь защищать Томаса.

Йоханнес посмотрел на нее серьезно.

— Никто не хочет бросать свою женщину и своего ребенка, Анна. Никто в здравом уме этого не сделает. Понятно, что для него это было тяжело. Более того — для него это, без всякого сомнения, было в тысячу раз тяжелее, чем когда-нибудь было или будет для вас. Его боль будет длиться всю жизнь. У тебя появится новый муж, у Лили будет новый отец. У Томаса никогда не будет новых вас. Никогда.

Анна заплакала:

— Томас говорил, что это я во всем виновата.

— Ну понятно, что же ему еще оставалось говорить? Чем еще он мог все это объяснить? Ты ведь крепкий орешек, Анна. Ты же наверняка его била, пинала и превращала его жизнь в ад. Я в этом уверен, я это вижу по твоим глазам, в тебе двадцать тысяч вольт. Но ничто, ничто не оправдывает труса. Он мог сделать что угодно. Мог связать тебя, вставить тебе в рот кляп, отправить на перевоспитание, вызывать полицию или выписывать тебе штрафы каждый раз, когда ты выходила из себя, но он должен был дать тебе шанс. Он должен был дать шанс вашей семье. Просто отойти в сторону, как это сделал он, — это трусость. И ты не должна жить с трусом. Точка.

Именно «точка» тронула Анну больше всего. Эта твердая уверенность Йоханнеса в том, что Томас поступил неправильно. Точка. Позже они говорили о прощении. Йоханнес спросил Анну, собирается ли она простить Томаса, и Анна ответила, что не знает, сможет ли.

— Да, но у тебя нет другого выхода, — сказал Йоханнес. — Пообещай, что ты его простишь. Ради себя и ради Лили.

Он проникновенно смотрел на нее, она же смотрела в сторону. В конце концов Йоханнес решительно поднялся и тронул ее за плечи:

— Правда, Анна. Ты не сможешь идти дальше, если его не простишь. Дай мне слово, что простишь. — Анна кивнула, но он не убрал руку с ее плеча. — Уговор, — сказал он. — И ты не должна ждать слишком долго, — добавил он. — Эй, посмотри же на меня!

Анна подняла на него немигающий взгляд:

— Йоханнес, я обязательно его прощу. Я тебе обещаю. Не сегодня, ладно? Но скоро.

Анна завернула за угол, вышла на Конгсхёйгаде и резко остановилась. На улице были припаркованы три полицейские машины, человек десять собрались на тротуаре и рассматривали подъезд, оцепленный полицейскими красно-белыми лентами. Анна медленно зашагала по направлению к дому, у нее тяжело билось сердце.